Старик на ходу всё время что-то держал во рту.

— Что это? — устало полюбопытствовала Симочка.

— Камешек, — Старик выплюнул на ладонь гладкий, похожий на птичье яйцо голыш.

— Зачем?

— Меньше пить хочется. Сосёшь — слюна выделяется, и Старик опять сунул камешек в рот.

Симочка пожала плечами.

Солнце палило так, что казалось, из тел испаряются последние остатки влаги. Стелющиеся по песку корявые кусты саксаула и черкеза не давали тени. Даже юркие ящерицы попрятались от зноя.

Песок был везде. Даже воздух густо пропесочен. Песок скрипел на зубах, забивал уши, ноздри…

Старик украдкой бросал быстрые внимательные взгляды на Симочку. Пухлое личико её посерело, нос заострился, возле уголков рта прорезались скорбные складки.

Вскоре устроили привал.

Всё вокруг было голо, только янтак — верблюжья колючка — зеленел, несмотря на полыхающее пекло. У этого сорняка длиннющие корни: на десяток метров уходят они в глубь песка и сосут оттуда воду.

Все молчали. Только Симочка пробормотала:

— Ветерок бы…

Старик поднялся, развязал свой рюкзак.

— Минутку, — сказал он.

Четверо, не вставая, повернулись к нему. Из рюкзака он достал флягу.

— У меня две, — негромко сказал Старик, и все, как по команде, поглядели ему на бедро, где висела вторая фляга. — Взял про запас, — пояснил он.

Все зашевелились. Вот это здорово!

— Обе фляги полны, — спокойно продолжал Старик.

— Обе? — Симочка даже села. — Вы что ж, не пили?

— Уточняю: одна фляга, — старик поднял посудину, вынутую из рюкзака, — совсем полна. Другая — почти полна…

И, видя недоуменные взгляды, пояснил:

— Я в пути почти не пью. Как верблюд, — он чуть усмехнулся.

Кирилл приподнялся на локте.

«Как же Старик поступит? Вода его. Только его. Неужели не даст? Нет, Симочке даст. А другим?»

— Эту флягу, полную, — сказал Старик, — отдаю вам. Вам, четверым, — он протянул флягу Симочке. — С условием: разделите её на три части. Первую выпейте сейчас, на десятом километре. Вторую — на двадцатом, третью — на двадцать пятом. Не раньше! Понятно?

Старик обвел всех жестким взглядом.

Только сейчас Кирилл заметил — в Старике есть что-то ястребиное: косматые с проседью брови, большой, с горбинкой нос, тонкая жилистая шея…

— А вторую флягу оставляю себе, — скороговоркой закончил Старик. — Что? Несправедливо? — Он из-под насупленных густых бровей сердито оглядел всех. — Считайте как хотите. Я так решил.

Старик отошел в сторонку, отвинтил стаканчик с фляги, налил себе немного и медленно, прополаскивая рот, словно прожевывая каждый глоток, выпил. Так смакуют редкие вина дегустаторы.

Потом лег спиной к молодежи.

Ребята подвинулись к Симочке. Всё происшедшее поразило их. Это надо было досконально обдумать. Но, во-первых, пить…

Фляга была стандартная: три четверти литра.

— На три приема, — сказал Кирилл. — По двести семьдесят… На четверых. Значит, по шестьдесят пять граммов на нос…

Спутники молча кивнули.

На алюминиевом стаканчике Кирилл ногтем нацарапал черту. Это и было примерно шестьдесят пять граммов.

Первую порцию дали Симочке.

Кирилл незаметно нацедил ей чуть выше черточки, но девушка так грозно закричала: «Стой, вылью!», что он сразу прекратил лить.

Симочка пила долго, смакуя каждую каплю, а ребята отвернулись, чтоб не мешать ей. Потом выпили свои граммы остальные.

Заслонив рюкзаками головы от солнца, все опять легли. Ощущение свежести во рту исчезло удивительно быстро. Уже через несколько минут язык снова стал сухим, шершавым, царапал нёбо, как наждаком.

«Странно, — думала Симочка. — Почему-то я предполагала, что у него есть вода. Почему? Не знаю. Как всё-таки не по-товарищески он разделил. Ну, конечно, вода его. И всё-таки… Я бы отдала обе фляги. Всем поровну. Да, только так…»

«Молодчага старче, — думал Кирилл. — Догадался же взять посудину про запас. А я вот не сообразил. И всё-таки…»

Это «и всё-таки» терзало и остальных археологов. Да, странный тип этот Старик. Всегда угрюмый, неприветливый. Даже самый благородный поступок и то обязательно испоганит…

Привал был недолгим. И опять, конечно, растормошил всех Старик.

Двигались медленно. Каждый километр казался намного длиннее предыдущего.

И тут случилось несчастье. Симочка вдруг охнула, схватилась за плечо Кирилла, гримаса искривила её лицо.

— Нога! — Она медленно опустилась на землю.

— Этого ещё недоставало! — в сердцах пробормотал Кирилл, но, спохватившись, сразу устыдился, наклонился к Симочке. Расшнуровал ей ботинок, снял шерстяной носок — все они были в таких носках, защищающих от потертостей. Но, вероятно, снимать ботинок не следовало: щиколотка стала опухать прямо на глазах. Натянуть обратно теперь было просто невозможно.

«Вывих, — подумал Кирилл, — или растяжение?»

Старик подошел, стал на колено возле девушки, и хотя он не произнес ни слова, Кирилл тотчас отодвинулся.

— Минутку, — сказал Старик и вдруг быстро, резко дернул за ступню.

Симочка вскрикнула, побелела и, откинувшись, закусила губу.

— Идти не сможет, — объявил Старик. — Придется нести.

Но из чего сделать носилки? Вокруг не было ни деревца. Только кое-где чахлые кусты кандыма.

— Брезент, — скомандовал Старик.

Брезент расстелили, на него уложили Симочку.

— Несем по двое, — сказал Старик. — Сменяемся через каждые двадцать минут.

Он дал знак Кириллу и сам взялся за передние концы брезента.

Теперь группа двигалась ещё медленнее. Прошел час, два часа…

— Нет, — пробормотала Симочка. — Так не годится… Как черепахи… Оставьте меня. И немного воды… А сами — быстро… Потом вернетесь за мной. С водой…

Она с трудом шевелила окаменевшими губами.

— Как это оставить?! — отмахнулся Кирилл. — Подлецы мы, что ли? Чепуха!

— Не такая уж чепуха! — словно раздумывая вслух, медленно произнес Старик.

Мотя-Котя удивленно переглянулись. Бросить больную девушку? Одну? В палящей пустыне?

— Одну, конечно, не кинем, — продолжал Старик. — Пусть двое, самых быстрых, идут и принесут оставшимся воду…

Кирилл подумал: «Что ж, в предложении Старика есть здравое зерно, «сермяга», как любит говорить Симочка».

Двое самых быстрых, если постараются, доберутся до машины ещё до темноты. Пойдут налегке. Оставят здесь всё лишнее. А остальные добредут до двугорбого холма и там отсидятся в тени. И брезент у них будет на троих. В крайнем случае и заночевать не страшно…»

— Пусть идут Мотя-Котя, — предложил Старик.

Это было естественно. Кирилл вряд ли покинет Симочку. А Старик — он стар. Мотя-Котя — самые молодые, самые сильные.

— Разделите воду, — сказал Старик.

— Пополам, — добавил Кирилл.

Он аккуратно отлил из фляги половину воды в пустую флягу, но, прежде чем отдать её, вопросительно посмотрел на Старика. Может, тот добавит уходящим часть своей воды?

Но Старик молчал.

Тут уж не выдержала Симочка.

— Пополам так всю пополам, — прошептала она.

— Нет! — отрубил Старик. — Мы же договорились. Эта фляга моя.

— Бросьте торговлю! — вспыхнул Мотя. — Мы и так дойдем. А вода, может, ещё Симочке пригодится…

Мотя-Котя ушли. Симочка лежала на брезенте, о чём-то тихо беседуя с Кириллом. А Старик курил и глядел вдаль. Долго, пока Мотя-Котя не превратились в маленьких букашек…

— Ну, — сказал Старик так спокойно, будто и не было безобразной сцены с разделом воды, — пора… Надо добраться до холма…

Кирилл встал. Они спять взялись за брезент. Двигались медленно, отдыхали. Смены не было, нести Симочку тяжело и неудобно. Концы брезента выскальзывали из быстро потеющих рук.

Кирилл устал. Рубаха давно взмокла. Но особенно злило его, что Старик не просил передышки. Кирилл сам вынужден был через каждые две-три сотни шагов объявлять «перекур».

— Пить, — попросила Симочка.

Это было против условия: они ещё не дошли до двадцатого километра, далеко не дошли. Но ведь теперь всё изменилось. Мотя-Котя делают рывок…