Стахову почему-то вспомнилось на мгновение, как летчики окружили его со всех сторон, едва он выбрался из кабины. Он пристально вглядывался тогда в лица товарищей, стараясь выяснить, догадались ли они, что он не просто заблудился, а потерял пространственную ориентировку.

Нет, теперь всё будет по-иному. И он ни на секунду не выпускал из поля зрения приборы, сличал их показания, анализировал. Словом, работал.

Где-то впереди всё время вспыхивали молнии и сильные грозовые разряды сотрясали воздух.

Пришлось выключить радио и радиолокационную аппаратуру, и теперь летчики могли полагаться только на себя. Работая, они следили за состоянием отдельных силовых узлов самолета, за плоскостями, которые тонко вибрировали.

Обследование нужного района продолжалось минут сорок. Летчики уже было отчаялись найти затерявшееся среди необозримых просторов моря крохотное суденышко, но на корабле заметили самолет, и вот темный полог неба вспороло несколько красных ракет.

Через минуту «спарка» уже сделала круг над тем местом, где дрейфовал сейнер. Уваров снова на некоторое время включил рацию и попросил запеленговать самолет.

Обнаружить, что произошло на траулере, летчикам не удалось, зато все указания метеоролога они выполнили успешно.

— Всё! — сказал наконец Уваров. — Двигаем на аэродром.

Стахов расправил онемевшие плечи и стал менять курс полета. Теперь ему хотелось как можно скорее попасть домой.

На мгновение он представил себе, как товарищи встречают их самолет. Что ж, ему не стыдно будет поглядеть в глаза однополчанам. После этого успешного полета Турбай, надо надеяться, допустит его к самостоятельным полетам в сложных условиях.

Впрочем, сейчас не время об этом думать.

Стахов сделал последний разворот, и в это время где-то над ухом так сильно грохнуло, что он невольно весь сжался и закрыл глаза. Но даже сквозь сомкнутые веки летчик почувствовал блеск молнии. А потом сделалось так темно, будто ему завязали глаза. Он даже не сразу заметил, как загорелась красная сигнальная лампочка на пульте управления.

— Внимание! — услышал Стахов голос Уварова. — Горит двигатель!

Стахов посмотрел в перископ и увидел выбивавшиеся из-под серебристой обшивки языки пламени, а за хвостом — полосу дыма.

Ему некогда было думать, отчего это случилось: от прямого ли попадания молнии в самолет (а в летной практике бывает и такое), или электрический разряд произошел где-то рядом и от сильного сотрясения лопнула топливная проводка. Возникшая при трении металла искра воспламенила горючее. Руки сами, почти автоматически, стали быстро выполнять одну операцию за другой, чтобы не дать огню распространиться дальше. Вот уже перекрыт кран доступа горючего, убран на себя рычаг управления двигателем, выключены насосы подкачки и перекачки топлива, погашена избыточная скорость за счет набора высоты, нажата кнопка включения огнетушителя.

За эти секунды Уваров успел передать на аэродром о случившемся.

— Беру управление на себя, — сказал командир эскадрильи.

«Что ж, это его право», — подумал Стахов. Будь он сам старшим на самолете, он поступил бы точно так же.

Стахов опустил ручку и как-то сразу почувствовал себя беспомощным. Теперь было так тихо, что летчики, наверно, могли бы разговаривать друг с другом, не прибегая к переговорному устройству. Где-то глубоко внизу под плотными облаками плескалось бушующее море.

Уваров положил машину на крыло, пытаясь скольжением сорвать пламя, оно тотчас же исчезло. Но как только самолет пошел по прямой, огонь снова выбился из-под обшивки. Уваров еще раз применил скольжение. Это не помогло. Языки пламени стали ещё длиннее.

«А вдруг взрыв?»

Самолет между тем вышел из облачности — внизу по-прежнему простиралось море.

— Надо покидать машину, — сказал Уваров. — Катапультируйтесь, Стахов. А я пока передам на аэродром наши координаты.

— Чего мешкаете? — спокойно спросил летчика Уваров через минуту, видя, что тот медлит. И это спокойствие тотчас же передалось Стахову. Он потрогал под собой резиновую надувную лодку и положил руку на рычаг выстрела катапульты. Всё это было делом двух-трех секунд.

Однако что-то (может быть, это можно было назвать интуицией) удерживало Стахова. Ему казалось, что Уваров найдет выход даже из такого трудного положения.

Между тем самолет резко накренился и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, стал скользить вниз, к бушующим волнам. Стахова прижало к спинке сиденья. Он видел, как ветер срывал с гребней волн белую пену. «Не успею выпрыгнуть!» Сердце замерло, а на лбу выступил противный липкий пот.

«Теперь уже всё», — решил Стахов, но в это время самолет снова перешел в планирование.

Уваров все так же спокойно сидел в своем кресле.

Стахов снова посмотрел в перископ. Пламя больше не показывалось из-под обшивки.

— Почему не прыгнули? — послышался голос Уварова.

— Не успел.

Пламя могло снова показаться в любую минуту. Командир решил идти на риск. Он заметил в стороне, почти у самого горизонта, узенькую каменистую гряду. С высоты она была похожа на спину выплывшего на поверхность моря кита. Не раздумывая, Уваров направил туда самолет. Ему хотелось спасти машину, её уникальные приборы, и он был теперь всецело поглощен заботой о том, как посадить самолет на один из этих пустынных, затерянных среди волн островков, не пролететь мимо, не промазать при вынужденной посадке на фюзеляж.

Грозовая зона между тем осталась в стороне. С каждым километром слабее чувствовалось её дыхание. И вот, наконец, из-за низких лохматых туч выглянуло солнце, море заиграло тысячами ослепительных искорок.

Стахов так напряженно вглядывался вперед, что у него даже стучало в висках. Острова, теперь это хорошо было видно, образовались из окаменевшей лавы, намытой гальки и песка.

Для вынужденной посадки с убранными шасси был пригоден только один из всей гряды. Но и его длина вряд ли превышала триста метров. Впрочем, «пригоден» не то слово. Инструкция разрешала посадку с убранными шасси только на мягкий грунт, иначе мог произойти взрыв. Но у потерпевших аварию не было другого выхода.

Летчики постарались не упустить во время посадки ни одной мелочи: своевременно выключили все тумблеры, сняли с плечей ремни парашютов, открыли кабину и убрали перед самой землей щитки. Если самолет пролетит мимо острова и сядет на воду, они смогут быстро выбраться из кабины и надуть резиновые лодки.

…Удар при посадке был таким сильным, что Стахов стукнулся лбом о приборную доску и потерял сознание.

Когда он очнулся, то увидел, что лежит на камнях в нескольких метрах от самолета. На лбу мокрое полотенце.

Подошел Уваров. В руках он держал подшлемник с водой. Тряпкой служил смоченный в воде рукав от его нижней рубашки.

— Лежите, — сказал он почти шепотом, увидев, что Стахов намеревался подняться с ложа, устроенного из камней и разостланных парашютов. — Вставать нельзя. Сейчас я перевяжу вам голову.

Он окунул тряпку в воду, отжал её и осторожно подложил под затылок.

— Спасибо, — сказал Стахов, почувствовав вдруг прилив нежности к этому угловатому молчаливому человеку с седеющими висками, и сжал ему руку.

«Может быть, и отец мой был таким же, — почему-то подумал вдруг Стахов, — скромным, внимательным, сильным». Но Стахов не помнил отца. Отец погиб на фронте в сорок первом. Тогда Стахову было только два года.

— Сообщить на аэродром о месте посадки невозможно, — сказал Уваров. — Радиостанция вышла из строя. Но уверен, что нас уже и без этого давно ищут.

Стахов чуть приподнял голову и осмотрелся. Поверхность острова напоминала ему панцирь огромной черепахи — она была изрезана щелями, заполненными водой. На самом высоком месте торчал железный ржавый стержень. Это была труба — основание радиомачты, на которой когда-то крепился блок метеоприборов и автоматический радиопередатчик. Он задумался над тем, почему сняли автомат «робинзон» с этого острова. Моллюски и морские звезды, которых он увидел на берегу, навели его на мысль, что во время сильных штормов остров частично затопляется водой.